«Кругом мерзость»
Открывается спектакль тем, что некий молодой человек, Жадов Василий Николаевич (Антон Остапенко), погружаясь в этот мир за забором, на камеру, картинка с которой транслируется в зал, фиксирует свою завидную убежденность в том, что будет «ждать того времени, когда взяточник будет бояться суда общественного больше, чем уголовного». Забор раздвигается. Сценография (художник – Дмитрий Фомин) решена таким образом, что не понятно, в доме ли происходят события, в ресторане или служебном кабинете. Стены кабинета ли, дома ли составляет все тот же забор радужно-мышиного или уныло-зеленого в зависимости от освещения цвета (художник по свету – Андрей Зозуля). Зелено-заборный мир предстает непоправимо герметичным, абсолютно наглухо прямоугольным, строго параллельно расчлененным пространством. Дома героев и смена мест действия обозначаются подчеркнутой динамичностью передвижения частей забора, быстрой сменой света и агрессивной музыкой. Эта нарочитая мобильность незамысловатых конструкций словно задает общую направленность жизни персонажей: из этой жесткой и в то же время маневренной гнездовой системы вырваться невозможно. Дома одинаково безликие, такие же, как и населяющие их мундироносные прямоугольного силуэта однородные чиновники. В такой безвоздушно-упорядоченной атмосфере происходят даже некие страсти. Первая пошлая страсть демонстрируется слегка неодетой парой, приводящей свою форменную экипировку в порядок. Дело происходит между Аристархом Владимирычем Вышневским (Виктор Мирошниченко), очень высоко поставленным чиновником, и его красавицей-женой Анной Павловной (Дарья Мартышина). С южной пылкостью попеняв молодой жене, что она к нему неблагодарно равнодушна, несмотря на подарки, «одряхлевший старик» облачается в прямоугольный в соответствии с занимаемым пространством мундир, сшитый по современной моде и очень напоминающий форменный стиль одежды силовых ведомств.
Вторая страсть предстает перед зрителем, когда, при мундире, Вышневский начинает долго, напористо и прочувствованно учить жизни неразумного племянника Жадова, вздумавшего жениться на бедной девице. Учение жизни, пусть даже коррупционной, пусть даже страстно произнесенное, всегда дело безнадежно скучное, потому племянник почтенному дяде не внемлет, принять не хочет того, что «взяточником быть выгоднее, нежели честным человеком». Племянник имеет другие идеологические установки, он «нетерпим» к «мерзости кругом» и классово от родственника далек, что подчеркнуто его костюмом. Главная деталь которого – радостно-зеленая толстовка, не сочетающаяся со строгими форменными брюками и пиджаком, которые как бы сигнализируют дяде, что Жадов небезнадежен. Тем не менее племяннику-просителю места Вышневский в гневе отказывает. Юно-зеленое настроение героя побеждает, влюбленный Жадов пытается отстаивать свои взгляды, говорит о готовности встретить бедность, о чистой совести, о честном труде и от этого получаемой радости, которую должна непременно разделить его избранница. Выглядит он, впрочем, неловко, говорит не слишком убедительно, но это объяснимо тем, что Жадов не монтируется с безвкусным, пресным, неодушевленным миром вокруг.
Жизнь удалась
Меж тем дело Вышневского процветает. Всегда рядом раболепный перед начальством Аким Акимыч Юсов (Юрий Темирбаев) и молодой, бесхребетно преданный чиновьему делу Онисим Панфилыч Белогубов (Иван Крылов). Им правила игры понятны. Молодому Белогубову, правда, еще не до конца, но Юсов быстро обучил его «тонкостям и оборотам»: «Возьми так, чтобы и проситель был не обижен и чтобы ты был доволен». Да так обучил лебезящее перед ним новое поколение во главе с Белогубовым (который уже «в медальке за заслуги»), что просто счастлив – «семейство обеспечил», в кабаке угощают. И от этого через край испытываемого им пошлого счастья он не может не исполнить в караоке песню общеизвестного певца о том, что он «счастливый как никто», ведь его жизнь точно удалась.
Жизнь удается не только у него, не отстает и вдова коллежского асессора Кукушкина (Наталья Юдина). Фелисата Герасимовна себя знает, жизнь разумеет, дочерей держит в строгости, ибо надо их с рук сбыть замуж, сама при мундире, голос имеет командный, кругозор ограниченный, вид подтянуто-кокетливый, социальную ответственность пониженную, в казарме, то есть в доме – «порядок и чистоту».
Визит к Кукушкиной с дочерьми делают Юсов и Белогубов, чуть позже – Жадов. Характер отношений трех возникших пар обыгран интересно. Сцена поделена на три части неизменными «заборными» декорациями. Одна из стен забора превращается в ширму, за которой, торгуясь о новой должности жениху старшей, для исполнения внесупружеского долга деловито раздеваются Кукушкина и женатый Юсов. Вторая стена служит мнимой преградой для Белогубова, которого, вооружившись советами мамаши, чтобы наверняка женить на себе, изо всех сил умело соблазняет старшая дочь Кукушкиной Юлинька (Анастасия Остапенко). Простодушие, искренность чувств третьей пары – Жадова и Полины (Софья Чинкова) – показана романтической их прогулкой под дождем, их задушевными разговорами, а сами герои напоминают Ромео и Джульетту в знаменитой сцене на балконе, которым становится стена забора. После, как и положено, соискатели испрашивают рук дочерей у маменьки. Маменька согласилась.
Доходное место
Жизнь бьет Жадова бедностью. В хмельном откровении «замечательному юристу» случайному собутыльнику и сибариту Досужеву (Александр Измайлов) он говорит: «Мне тяжело! Не знаю, вынесу ли я! Кругом разврат, сил мало!». Пока еще он не принимает метода Досужева: горько посмеиваясь над окружающими (иронически напевая «наша служба и опасна, и трудна») и выписывая тонны ненужных бумаг, легко брать «с них» деньги «за невежество да пропивать», оправдывая себя тем, что «над честным чиновником они сами же смеяться будут».
Не находит поддержки герой и у жены. Разные они с мужем люди, и это сказывается даже в деталях костюмов. У Жадова привычный для этого спектакля чиновничий стиль. Полина же являет своим несуразным внешним видом – бесформенная спортивная толстовка и прямая юбка пример бедно и дурно одетой женщины, особенно сравнивая ее экипировку с элегантной прямоугольностью на все пуговицы застегнутого плаща, в котором появляется ее старшая богатая сестра Юлинька «на лабутенах» того же пародийно-зеленого цвета, что и толстовка младшей. Дескать, вот лишь для чего этот цвет жизни и пригоден. Совсем уж комичным облик Полины становится после водружения ярко-розовой шляпки (подарка сестры), которую она для придания себе воинственности в грядущем скандале с мужем постоянно поднимает полями кверху, так, что шляпка чем-то смахивает на наполеоновскую треуголку. Полученное от Юлиньки непременное жизнепоучительство, что мужа не надо «любить даром», подкрепленное мамашиными наставлениями «не давай мужу потачки, точи его поминутно: давай денег, да давай», настраивает глупую и ведомую Полину на суровый разговор с мужем о доходном месте, которое от дяди надобно-таки получить. Любовь к жене толкает Жадова на принятие тяжелого для себя решения о прошении места, тем более что ему не у кого искать опоры в укреплении своих взглядов. «Брат» Белогубов, давно вышедший из бесхребетного состояния и обретший чиновничью хордовость, новые прически, расчетливый взгляд, конечно, в этом не помощник. Супруга Вышневского Анна Павловна хоть и не такая, как клан Кукушкиных – есть в ней настоящее непродажное человеческое тепло и участие, есть искреннее сочувствие племяннику – но она в форменном мундире, а значит, в системе. А система или отторгает, или перемалывает. Вот и ее перемолола – она изменяет мужу. По иронии судьбы приход Жадова в дом Вышневского для унизительного прошения места «подоходнее» совпадает с открывшейся изменой Анны Павловны. Но боль несложившейся без любви и счастливого замужества жизни, которую она выговаривает опостылевшему мужу, не вызывает участия: одновременно в доме Вышневского идет обыск и опись вещдоков, и все прочувствованные высказывания Анны Павловны цинично сопровождаются бесконечным щелканьем машинки, пересчитывающей множество исключительно крупных купюр. В таком кипении жизни приход Жадова не остался незамеченным. Если до этого Вышневский, «задыхаясь от бешенства», пенял на завистников, виновных в его «позоре», то теперь разразился очередным трибунным громыханием в сторону племянника по вопросу собственного разочарования в новом поколении, которому он верил, а оказывается, что они достойны лишь презрения. Вся тонкая вера Жадова в себя и финальные слова, повторяющие его же собственные убедительные высказывания в начале спектакля, теряются и перестают иметь хоть какой-то смысл. Идут иные силы. Те самые, которые взрастил Юсов. Те самые, которые проводят обыск в белых перчатках, символизирующих по-лакейски чистые руки. Те самые, которые десятью минутами ранее хвастались в кабацком пьяном угаре, что ловко обманули «просителя». Те самые, которые в свите и играют короля. А королем предстает тот самый Белогубов. Его изображение переводится на большой экран под потолком, где лепные розетки стен зрительного зала обрамляют светлый образ чиновника кренделями и вензелями. А зритель вынужден смотреть вверх и внимать с бумажки читаемым округло-пустым речам в орденах напомаженного небожителя.
Эксперт «МК»
Елена Омеличкина, театральный критик (г. Москва):
Режиссер Антон Безъязыков не поддался соблазну купировать текст комедии Островского и перенес эту махину из века девятнадцатого в условное пространство постсоветской России. Узнаваемы типажи нечистых на руку чиновников «без царя в голове», но с казарменными замашками и дедовщиной, их медоточивых и еще неоперившихся приспешников, которые спят и видят, как бы занять вакантное и, главное, доходное место, а как представится удачный случай, так вчерашние «дети» без жалости примутся пожирать своих благодетелей. Таков закон чиновнических джунглей. За высокими заборами – пустота физическая и духовная.
Спектакль «Доходное место» Кемеровской драмы получился очень актерским. Яркие работы в обрамлении серых мундиров. Может быть, спектаклю не хватило зрелищности: мейерхольдовского гротеска, технических трансформаций, монтажности, сценического воплощения покатой карьерной лестницы, которые бы добавили динамичности и акцентировали тотальное «расчеловечивание» персонажей. Но Антон Безъязыков сумел уловить главное – говорить о падении нравов нужно без назидательно менторского тона.
«Я буду ждать того времени, когда взяточник будет бояться суда общественного больше, чем уголовного», – восклицает Жадов в пьесе Островского. Только доживем ли мы до этих славных времен? Режиссер не дает простого ответа.
