Радовать
У нас семья поющая, у папы была мечта – стать оперным певцом, он не стал, а меня отдал учиться оперному искусству. Я ради папы стала певицей, чтобы он мной гордился. Он говорит, что счастливый человек, потому что плачет только от радости. Я стараюсь родителей радовать, рассказывать только хорошие новости, этим мы, дети, им продлеваем жизнь. Я и брата учу, и сестру, что нельзя родителям говорить что-то негативное. Ведь родители в таком возрасте, что ничем не могут нам помочь в решении серьезных проблем. Чтобы они не болели, их нужно только радовать. Такой принцип я для себя вывела и всем друзьям об этом говорю. И знаете, он работает! Мой папа здоров (смеется), он занимается спортом, моя мама стройнее, чем я (смеется), она тоже занимается спортом, за собой ухаживает. Дай бог, чтобы они жили долго.
Не сдаваться
Семью и детей почти не вижу – все время на гастролях, приеду, успею поцеловать и спать! Рома у меня уже большой. Дочкой, к большому сожалению, мало занимаюсь. Адриана умная, подсказывает мне: «Мама, ты неправильно сказала, не «сколько время», а «который час». Она очень хороший ребенок, очень ласковая, как и сын. Я бы хотела, чтобы она добивалась поставленных целей. Не сдавалась. Есть люди, которые за что-то берутся, а потом им становится неинтересно. А все нужно доводить до конца, делать идеально, только в этом случае все получится. Я стараюсь так делать. Хочу многого добиться в своей профессии.
Про роли
Василий Ладюк – потрясающий партнер, он так органичен на сцене. Вася, мне кажется, просто прекрасен в партии Онегина, как и во всем, что он поет. Сейчас, кстати, я лечу к нему на фестиваль и буду петь «Реквием» Брамса 15 ноября. Он пел и у меня на фестивале. Я не очень люблю партию Татьяны, как ни удивительно, наверное, потому что много ее пою. Хотя многие мне говорили, что партия мне удалась, были в восторге от нее. Я люблю «Царскую невесту» больше, чем «Онегина». Было бы любопытно спеть когда-нибудь молодую, сочную Любашу в интересной постановке. И, на удивление, партия Мими в «Богеме», где я умираю, а мои партнеры-мужчины плачут и переживают зрители, также мне подходит. Вообще, партии лирических героинь мне очень хорошо удаются и всегда удавались. Я не перестаю этому удивляться. Аида – самая сложная роль. Она мне очень по голосу, я обожаю эту музыку, в ней есть быстрые эмоциональные переходы – от ненависти к страсти, и тут же грусть. Без этого артист какой артист? Собираюсь пробовать другое амплуа. Очень приятно, когда говорят, что мне удаются и роли роковых женщин. К сожалению, актерскому мастерству меня никто не учил. Не встречались педагоги. Но, надеюсь, все впереди!
С двух нот
Мы дружим с Димой Бертманом (театральный режиссер, художественный руководитель московского музыкального театра «Геликон-опера». – Прим. авт.), я его очень люблю и давно мечтаю с ним поработать, но пока не получается. Я, пожалуй, не смогу, как Дмитрий, лишь по двум нотам определить интеллект певца, его чувственность и даже то, хороший он человек или нет. А он, как хороший режиссер, способный раскрыть индивидуальность певца, – да, может. В целом по нескольким первым фразам, естественно, можно понять, какого уровня певец, какая у него культура пения, насколько он вокально образован и вообще образован. Бывает, певцы с хорошим голосом поют, как пьяные. А ведь культура звука есть в каждом произведении. Например, я исполняю арию Нормы, и вы заметили – я не шелохнулась сегодня. Так и должно быть.
Певец с характером не нужен
Уровень оперного искусства в мире упал. Мне кажется, что во многом в это внесли лепту современные режиссеры. Я сужу по многим европейским постановкам, которые смотрю, когда, например, приезжаю к родителям в Нюрнберг. Чудовищные афиши с какими-то скелетами, чернотой – посмотришь афишу и плохо становится. Для чего оформляют такие афиши, это же театр! В «Свадьбе Фигаро» на сцене какая-то грязь, мусорные баки. Некоторым режиссерам абсолютно не важно, как вокалист поет, главное – показать задуманную картинку. А певец с большим голосом, конечно, личность, и он не потерпит к себе пренебрежительного отношения. В мире оперы также есть псевдозвезды – это красивые девочки, в которых богатые родители или «не родители» вкладывают огромные деньги, поэтому они становятся известными, их представляют как больших оперных звезд, в качестве примера того, как нужно петь. Голоса у подобных девочек очень среднего уровня, им бы с такими данными идти в сферу красоты, но нет же, они хотят петь, и это ужасно. Пение в основном сейчас стало механическим, неинтересным, поверхностным, оно не трогает, в нем нет души, сердца. Сделали спектакль, отыграли, спели – и зрители тут же забыли о нем, потому что там нет вечного. Так не должно быть. Печально то, что я сейчас наблюдаю в оперном мире. А слушаешь старые записи – вроде и стояли певцы спокойно, не прыгали по сцене, а их пение до мурашек пробирает, и возвращаешься к этим записям вновь и вновь в поисках вдохновения. Мне бы хотелось проводить свой фестиваль и работать там с музыкантами и певцами.
Про плохих режиссеров
Мечтаю поработать с режиссерами, которые прошли старую школу, посмотреть их мастер-классы, почувствовать их, пообщаться. А многие современные режиссеры не знают музыки, содержания оперы, не знают текстов на иностранных языках. Некий немецкий режиссер «ставил» итальянскую оперу, где огромное количество речитативов, смысла которых он абсолютно не знал. Он ни разу не подошел к артистам, не объяснил значение той или иной сцены. Артисты, по сути, ставили пьесу самостоятельно, не надеясь на режиссера. Я, например, старалась, чтобы мои сцены выглядели комично и зрителям было весело. Зато на афише крупно – имя «режиссера-постановщика». Другой режиссер откровенно мне говорит: «Я не знаю, что в этой сцене ставить. Вероника, помоги, пожалуйста». Я ему отвечаю: «Кто режиссер? Я?» (Смеется.) Настоящее такие режиссеры не могут показать. Идеи, сцены подсматривают друг у друга, крадут. Мне не нравятся эти два месяца подготовки новой постановки: я ограничена нелепыми режиссерскими рамками и требованиями. Вот и приходится надеяться только на себя. Например, я знаю, что у меня правильный вкус, и не буду петь Чайковского как Россини или Моцарта как Верди. Когда я пела в Италии, профессионалы интересовались, где я училась стилю Доницетти. Откуда! Это врожденное, мои педагоги тоже окончили русские школы, а у меня итальянское восприятие музыки. Еще мне помогает кавказская эмоциональность, южный темперамент. Мы, певцы, сами все и играем: у кого-то из хороших режиссеров подсмотрел решение одной сцены, у кого-то – другой. Ведь по большому счету актерской школы для вокалистов нет, хороших режиссеров мало, никто не хочет разбираться в индивидуальности певца, в его актерских возможностях. Ведь на сцене должен быть такой ток, такое напряжение, которое создают дирижер, оркестр, певец, твой партнер. А сейчас такое не создается. Сейчас все создается по принципу – я себе пою, ты себе играешь. Вокалистов сейчас много, заболел один – режиссер без проблем возьмет другого. Поэтому я люблю концерты, в них я свободна и открыта.
Про зрителей
В Сеуле сумасшедшие зрители, горячие. Они очень любят наших певцов, русскую культуру, оперное искусство, сразу показывают свои чувства, поют. В России публика самая горячая. В Европе люди другие. Я несколько раз была на европейских постановках как зритель. Публика очень часто холодно воспринимает происходящее на сцене, только во время поклонов она словно оживает, не любит, когда ты проявляешь эмоции, недоуменно поворачиваются, если ты горячо аплодируешь, это не всем нравится. Европейцы более холодные, нежели зрители в России и Азии.
Про Кемерово
Оркестр Кемеровской филармонии очень хороший. И мне очень понравился ваш дирижер Тао Линь. Интеллектуал, очень хороший человек, теплый, я сразу нашла с ним общий язык, мы шутили. Он просто замечательный. Хорошо подготовил оркестр: у нас была одна репетиция, но у меня сложилось ощущение, что мы давно репетируем. Вам очень повезло с дирижером. Ваши оркестранты говорят, что со мной нельзя плохо играть. Я всегда на первой репетиции поворачиваюсь лицом к оркестру, чтобы меня все ощутили, поняли и со мной вместе дышали. Эта сцепка с оркестром зависит от артиста. Он должен дать такую мощную энергетику, чтобы оркестр тебе аплодировал. Настроение оркестрантов, их расположение духа тоже зависит от артиста. Нельзя приехать и изображать из себя звезду. Оркестранты – мои друзья. И зритель это чувствовал, и чувствовал вдохновение. Я в первый раз Кемерове, и конечно, в вас невозможно не влюбиться, зрители здесь очень чувственные. Хочу, чтобы меня пригласили еще.
