– Олег Михайлович, хочу спросить у вас, режиссера, о некоторых не ясных для меня моментах. В сценарии, как я думаю, люди постоянно сопоставляются с природой, живой и неживой. Митя сравнивается с рыбой (сомом), речным камнем, дура-жена – с дурой-коровой, пастухи – со стадом. У вас в спектакле этого почти нет. На мой взгляд, дикое поле потому дикое, потому что природное, оттого и люди там не умирают: они неотделимы от живой и неживой природы. Вы, с одной стороны, оставляете название спектакля таким же, как название сценария, с другой – природы там очень мало. Как бы вы это объяснили?
– Я не могу с вами согласиться, что авторы назвали сценарий так, потому что они говорят о связи человека и природы. Поле здесь – и место в космосе, где встречаются персонажи и пространство для Игры. А то, что это поле дикое, так это кому где повезло родиться и жить. Луцик и Саморядов, скорее, говорят об человеческих архетипах. Ведь в созданном ими мире, особенно если прочитать несколько их сценариев, герои переходят из одного произведения в другое, и они явно носят черты архетипических русских героев. У них можно найти и Бабу Ягу, и Ивана-дурака, и богатырей – кого хочешь. Поэтому передо мной не стояло задачи принести природный мир. Скорее, стояла задача принести ощущение неизмеримо огромного пространства, пустоты во времени и пространстве. Это место, где время не движется, будь это 90-е годы, или Средневековье, или ХХI век.
– Интересны ваши рассуждения о пространстве, ведь степь вы помещаете на самую маленькую сцену Театра драмы, да еще и сводите ее к квадрату. Вы уменьшаете пространство очень сильно, сводя его к некоей черной дыре, к точке сингулярности. В связи с чем вы так играете с пространством?
– Если вы говорите о стремлении к бесконечности, то сначала нужно понять, что есть бесконечность? Бессмертие? Бог? Любовь? Именно об этом пишут Луцик и Саморядов. «Здесь можно жить вечно. Здесь не умирают люди». У них даже есть буквально материализованная точка – это камень, на котором Митя делает операции. В нашем спектакле это стол. Это алтарь. Жертвенник в язычестве. В церкви алтарь. К алтарю приходят люди. Митя – проводник. Люди приходят на это место. Поэтому мне важно было создать эту точку, центр. Если вы это считали, почувствовали – значит, получилось. Это во-первых. Во-вторых, сама структура театра, его происхождение тождественны структуре церкви. Недаром театр вышел из праздников поклонения богам, если мы говорим об эллинистическом театре. А если мы говорим о современном европейском театре, то он вышел из мистерий, из богослужений. Мне очень хотелось подчеркнуть эту тождественность – связь структуры истории и природы театра.
– Я вспоминаю слова старого врача в вашем спектакле, который говорит: «Чем хуже становится, тем меньше люди болеют». А чем хуже? Это точка истории, где, по словам того же старого доктора, нет болезней, точка, где есть чувства, семья, любовь, дружба, скоморохи. Чем хуже?
– Это горькая ирония врача.
– В чем горечь?
– Когда становится всем плохо, люди перестают болеть, они просто умирают. Если привести более современный пример: чем меньше тестов, тем меньше болеют. Чем больше тестов, тем больше болеют. Когда есть врачи – есть болезни. Потому что врачи разбираются в этом. А когда нет врачей, когда человеку некуда идти, когда он остается один на один с роком, с судьбой, то болезни нет. Если вас посадить на необитаемый остров и вы заболеете воспалением легких, вы умрете через некоторое время, не узнав, чем болели. У вас просто будет болеть в груди. Вы будете пить какие-нибудь настоянные мухоморы, чтобы этим вылечиться. Могу привести смешной случай из врачебной практики моего отца. Он работал после института примерно в таком же месте, как и Митя. Однажды к нему привезли бабушку, которая обварила ногу, и у нее начался некроз тканей. Ее лечили мазями, капельницами, но ничего не помогало. Почему не помогало – непонятно. Однажды папа заметил, что от больной исходит характерный запах. Поинтересовался у нее, а она ответила, что прикладывает к ране собственную мочу, смешанную с мёдом. А перед приходом врача моет водой из-под крана, чтобы доктору не пахло… «У вас же некроз!» – «Что такое некроз, не понимаю, у меня пузырь на ноге». Папа на бабушку долго ругался, пытался объяснять, запугивал, что выпишет из больницы, если она ещё раз так сделает… Я вспоминаю папино выражение: «Выпишете сейчас же ее домой, пусть дома говно с брусникой прикладывает». До сих пор, когда я вижу что-то дремучее, использую это выражение. Отчего продолжительность жизни в развитых странах увеличивается? Потому что улучшаются условия жизни, растёт уровень медицины. Люди лечатся и выздоравливают. А когда есть нечего и негде лечиться, не до болезней.
– То есть они на самом деле болеют и на самом деле доктор им помогает, будучи проводником. Но с другой стороны, люди сами себя лечат от удара молнии. По сути дела Митя им ничем не помог.
– Это, конечно, метафора. Ему особо и нечем их лечить. У него просто нет лекарств. Но человеку очень важно, чтобы было к кому прийти. Это и нам сейчас важно. Многие люди выживают просто от того, что у них есть, простите за банальность, вера, надежда и любовь. Митя дает им веру в то, что они не одни. Что человек человеку может быть не только волком в диком поле.
– И даже бабушка, которая привела к доктору внука с вазой на голове, способна почерпнуть от доктора веру, несмотря на то, что повидала она в жизни гораздо больше 29-летнего парня?
– В спектакле нет этого эпизода. Но конечно, да. Сколько их, таких бабушек, ходит по врачам? Из церкви к врачу, от врача в церковь. Мужик с коровой приходит не столько из-за коровы, сколько из-за общения, ему нужно разговаривать. Он не хочет быть один в этом диком поле. И многие из них так.
– В сценарии сочетаются, с одной стороны, степная неторопливость, с другой – динамика, ведь это сценарий, а не повесть, там много глаголов. В этой связи были ли трудности в работе над спектаклем?
– Мне кажется, это один из самых театральных сценариев у Луцика и Саморядова. Он очень приспособлен к театру, не сознательно, конечно, так получилось. Мы с артистом, который играет Митю (Антон Остапенко. – Прим. авт.), много работали над тем, чтобы никуда не спешить, не бояться «пустот» и пространства тишины в спектакле. Актерам иногда бывает страшно существовать в долгих паузах, в которых как бы ничего не происходит. Им кажется, что зритель будет скучать. Может быть, зритель и скучал, я не знаю, но это та скука, которая здесь нужна. Она дает ощущение остановки времени и пространства. И повтор, внимательная механистичность действий тождественны ритуалу, а это очень здесь важно. Сам спектакль сделан как ритуал служения. А потом, как и в жизни, в это «постоянное» врывается «переменное». Приходит событие. И конечно, сложно для артиста это событие не ждать, не готовить и не торопить время.
– Я со стороны зрителя скажу, что скуки не было. Было интересно наблюдать и пытаться следовать за мыслью режиссера, определяя, кто же человек на холме. Я так понимаю, что вы ответили в спектакле на этот вопрос.
– А кто этот человек?
– Вероятно, бог, который устроил всё это на таком маленьком квадратном пространстве. Поместил туда людей, за ними наблюдает. А зритель наблюдает за людьми и богом.
– Я не могу сказать однозначно – вот это бог. Я и в жизни не могу этого сказать. Я во что-то верю. А кто он – дедушка с бородой, или лысый человек, или кто-то еще – я не знаю. Это наблюдатель, который может что-то изменить. Ибо само наблюдение изменяет наблюдаемое. Наблюдатель, который смотрит на нас сверху. А на него еще кто-то смотрит сверху. Зритель, например. А на тех, кто смотрит на него, еще наверняка кто-то смотрит сверху. Все время есть наблюдатель за наблюдающим. Я, конечно, не мог сказать артисту: «Играй бога». Это самая сложная в спектакле роль (человек на холме – Александр Измайлов. – Прим. авт.). Это человек, который знает условия, но не знает, чем кончится игра. В этом большая сложность. В нем есть знание. Это наблюдатель, который дает испытания, но не знает, чем это испытание закончится. Но, конечно, это аналог библейской ситуации, когда Бог-Отец давал испытания своему Сыну. И неизвестно было, чем они закончатся. При этом Отец знает, каким будет следующее испытание.
– Он знает, каким будет следующее испытание, но не знает, каким из предыдущего выйдет человек, как он изменится после испытания?
– Он дает Мите свободу выбора.
– Наблюдать удобно в таком маленьком пространстве за персонажами, которые у вас укрупнены. Но вместе с тем, кроме Мити, у других участников характеры не прописаны. Я бы назвала их скоморохами. За кем наблюдать?
– Они разные. И не только скоморохи. Но вы сейчас сделали мне комплимент. Скоморохи ведь –древнеславянские синтетические актёры, деятельность которых всегда была связана с обрядами и новостями того места и времени – «поля», где они жили. Это были мастера ритуала, искусства и глума.
Но главный объект наблюдения – Митя. Это спектакль о его пути. О служении, о том, что он не бросает этих людей, несмотря ни на что. Несмотря на то, что они могут голову отрубить у трупа. Он любит их такими, какие они есть. Он выполняет свой долг. И о том, как он к этому приходит. Хочется надеяться, что зритель увидит этот духовный труд Мити. И Антона, который его играет. И театра, который сделал этот спектакль. И последний выбор – быть или не быть? Остаться или уйти? Жить или умереть? Это тоже их выбор.
– В одном из интервью вы говорили, что очень важно, утруждает ли театр себя работой со зрителем. Как вы думаете, в чем должна эта работа со зрителем состоять? Может быть, как вы сейчас, режиссер должен рассказать о своем спектакле? Или театр должен проводить лекции, читки?
– Мне кажется, ваш театр работает в этом направлении. Занимается современной драматургией. Проводит читки, обсуждения. Способов работы много, и они не сводятся только к обсуждениям. Театр должен работать со зрителем, поскольку должен выполнять и социальную функцию. Такая деятельность может заключаться и в проведении в школах уроков театра. Есть специальные методики, чтобы преподавать детям подобные уроки. Дети учатся понимать язык театра, любить театр. Это очень полезно и выгодно театру, потому что он таким образом воспитывает себе зрителей. Это и работа со школьными учителями, с журналистами. Делаются не просто сдачи на прессу, а приглашаются целевые группы на репетиции, на экскурсии по изготовлению декораций, костюмов. Проводятся лекции и семинары на тему, готовящихся спектаклей. И так далее...
– Вы бываете во многих городах страны. Понятно ли, что в каком-то городе подобная работа проводится и люди уже в чем-то подготовлены, а в каком-то, может быть, и начинать не стоит?
– Начинать стоит всегда. Да, в каждом городе зритель разный, но нет зрителя, который не хотел бы понять. Есть зритель, который огорчается, что он не понял, а зрителя, который не хочет понять, я не видел. Театр на то и театр, чтобы поднимать зрителя на новый уровень, не идти у него на поводу, иначе теряется смысл его существования. Зачем нужен театр, если он только для того, чтобы потакать вкусам публики? Тогда можно пойти в кино, выбрав фильм. Театр разговаривает со зрителем на своем, на другом языке, который должен зрителя развивать. И главное тут слово «разговаривает». Не «показывает».
– А театр, говоря со зрителем на своем языке, работает с современным героем, про которого вы сказали, что это человек, который отрезан от общих процессов, от большого мира, и такому герою важен лишь его внутренний мир?
– Это один из типов современного героя.
– Вам интересен такой герой?
– Мне интересен любой герой. Мне интересен даже серийный убийца. Не потому, что я хочу показать людям такой пример. Мне интересно понять процессы, которые привели его к этому состоянию. В том числе и процессы в обществе. Любой герой интересен. Ведь современный герой замыкается на личных проблемах, интимизируется, как и современные пьесы, зачастую из-за условий, которые создаются в обществе. Это человек, который не верит, что может изменить что-то вокруг. Конечно, такой герой интересен.
– То есть вот уже около 20 лет, как современный герой, по замечаниям литературоведов, ничего не может изменить?
– А что, наше общество сильно изменилось за 20 лет?
– Интересно, как на этот вопрос отвечает театр.
– Я могу ответить лишь как крохотная его частичка. Мне кажется, что общество и государство стали более тоталитарны в нашей стране. Появляются новые герои-революционеры. Но много и тех героев, которые считают, что ничего нельзя изменить. Но мы пройдем Рубикон, и количество героев-революционеров в искусстве вырастет во много раз. И в жизни.
– Успевает ли современный театр за потребностями общества? Опережает их?
– Мне кажется, опережает. Недаром мы постоянно наблюдаем различные подножки, которые ставятся театру. Театр – это искусство быстрого реагирования. Никакое искусство не может отреагировать быстрее, чем театр, и так громко. Вспомним здесь о скоморохах. А если можешь проанализировать и понять прошлое, то есть шанс предсказать будущее. Театр всегда опережает. И это очень хорошо.
