– Олег Юрьевич, мне часто приходилось слышать от оперных певцов, что в консерватории учат петь, а не играть подобно драматическим артистам. Как вы, выпускник Нижегородской консерватории, обнаружили в себе актерский дар, талант?
– Если говорить о начале актерской сольной карьеры, то это была роль Эдвина в «Сильве». Я окончил вокальное отделение музыкального училища в Улан-Удэ, был артистом хора в Бурятском государственном театре оперы и балета, начал исполнять небольшие партии в оперных спектаклях русской и западноевропейской классики. Наблюдая за оперными певцами, замечал, что солист мог сосредоточиться только на том, чтобы вокализировать и как «верх» оперного искусства – взять ферматную, верхнюю ноту в арии, уделяя немного внимания актерской игре, или взаимоотношениям с партнёром по сцене, или исполнению. Мне, тогда молодому тенору, предложили главную мужскую роль (Эдвина) в готовящейся постановке «Сильвы» Имре Кальмана. Я быстро выучил музыкальный материал и начал, не имея опыта игры, работать с ролью: «раскрашивать» текст, выразительно его произносить, представлять реакцию партнеров. Мне было интересно сыграть Эдвина. И это была моя первая, дебютная роль как артиста-солиста. В Бурятии премьера «Сильвы» прошла с успехом. Я понял, что хочу не только петь, а хочу большего – играть. После первого дебюта, практически сразу, судьба меня привела в театр закрытого города Железногорска (Красноярск-26). Так я решил кардинально сменить не только амплуа оперного артиста, но и свою жизнь, попробовать силы в актерском мастерстве синтезированного жанра – оперетты. Вскоре моя жизнь делает очередной виток, волею судьбы я приехал в Кемерово и все начал с нуля. Да, конечно, поначалу не получалось, хотя старался, хотелось понравиться. Только сейчас, с позиции возраста, времени и опыта, я понял – не надо было этого делать (улыбается). Мне давали главные роли, но образ персонажа еще не расцветал до конца: к этому нужно прийти, дорасти. У меня не было школы актерского мастерства, в отличие от, например, Славы Штыпса, с которым мы были на одной роли в спектакле К. Портера «Целуй меня, Кэт!». Таким образом, я учился не теоретически, а больше на практике. Мне было интересно не просто играть роль, а проживать ее, купаться в этом, примерять маску другого человека, образа. Бывает так, что пришел больной, вышел на сцену, и вся болезнь проходит, начинаешь себя чувствовать тем, кого исполняешь – изображаешь, забываешься, и уже не до болезни. Сцена мобилизует, организовывает, лечит!
– Вы самостоятельно работаете над ролью? Режиссеры в чем-то помогают?
– Да, безусловно. В начале моего актёрского пути очень много помогала Нина Александровна Ярова. В то же время приходилось многое осваивать самому, искать свою пластику, свою органику. Не сразу, конечно, находишь – это сложно. Всё приходит постепенно… Режиссер, который, так сказать, щедро полил мое зернышко таланта – Любовь Васильевна Дементьева-Самойлова, поставившая несколько спектаклей в нашем театре, в том числе музыкальную драму «Своей душе не прекословь» по киноповести Шукшина «Калина красная». В этом спектакле я сыграл две совершенно противоположных роли (Пётр и Губа). Была у меня мечта – сыграть главную роль Егора Прокудина, чувствую и знаю – это мое. Но тогда актёрски я был не готов к этой роли. А потом… осталось на потом… До сих пор немного обидно.
Когда приехали Ким Александрович и Валерия Вячеславовна Брейтбурги и начали ставить «Дубровского», я, играя Троекурова, поймал «свою» волну. На это зерно роли я начал наращивать смыслы, нарабатывать, искать образ, и с каждым днём он проявлялся, преображался, стал не оживать, а попросту жить. В системе постановки спектакля, которую выработали Брейтбурги, каждый человек, который выходит на сцену исполнять главную роль или сказать «Кушать подано», или вообще ничего не говорит, каждый четко знает свою задачу. И ты точно понимаешь и знаешь все задачи, определенные постановочной группой. Если вводят актера в спектакль, а у постановщиков нет возможности приехать на репетиции, то они занимаются с актёром онлайн: выверяют музыкальный материал, проводят текстовые репетиции. Благодаря такой чётко выстроенной работе спектакль живёт, не угасает, не умирает. Именно поэтому такие спектакли, как «Дубровский», будут жить на сцене театра долго.
Судьбоносный спектакль, где я вырос профессионально, – «Человек и джентльмен». Прекрасный материал! Его ставил режиссёр Вадим Дубровицкий. Там было очень много текста, помню, поехал на рыбалку, ловлю рыбу и прогоняю в голове текст. В течение месяца только слова учил. Но это надо еще отыграть, сыграться с партнерами. Не просто вжиться, а прожить! Спектакль о «маленьком человеке» с огромным сердцем и душой. Он живёт – выживая, но не теряя благородства души. Он комичен в своём образе, но глубоко драматична его жизнь и все те ситуации, в которые он попадает. Я очень полюбил этот образ. Образ большого ребёнка, с полной безысходностью в жизни. Только на пятом-шестом показе я поймал свою волну, но спектакль быстро сняли с репертуара.
– Я вспоминаю ту вашу работу и свое восхищение тем, как вы сыграли Дженнаро. Причем в своем творчестве вы создаете героев совершенно разных по характеру – Троекуров не похож на Дженнаро, оба они отличны, например, от Жермона из «Травиаты».
– Я стараюсь искать, читаю, смотрю передачи, где рассказывают о съемках фильмов, о постановках, о поисках великими (и не очень) актёрами собственных красок в роли. Так, например, Леонид Куравлев придумал окончание фразы «Храните деньги в сберегательной кассе!.. Если они, конечно, у вас есть» в знаменитом фильме «Иван Васильевич меняет профессию». Я подмечаю, как Куравлев придумывает своему персонажу характеристики, поведенческие черты, особенности походки, голоса, взгляда, интонации, пластики. Откуда это он брал? Это же все нужно найти! Я тоже работаю, скажем, над интонацией. В песнях Магомаева она одна, «В джазе только девушки» у моего героя Бонапарта она другая, в «Севильском цирюльнике» третья. Это и есть твой профессиональный рост, когда каждая роль дает новую ступеньку в творческом поиске. Иногда что-то приходится заимствовать: идет фильм, видишь интересную находку у персонажа, перенимаешь, а вдруг пригодится. И конечно, самому интересно придумывать. Быть совершенно разным! А бывает, артист выходит, смотришь на него (я не имею в виду наш театр) и понимаешь, что все его движения предсказуемы. Интересен актер, способный на неординарный ход. Но к этому нужно прийти, понять персонаж. Допустим, зритель ждет, что я ласково и нежно скажу «Я люблю тебя», а мой герой экспрессивно произносит эту фразу, с восклицанием, восторгом. Но экспрессию нужно прочувствовать, оправдать. Безусловно, здесь важна работа с режиссером. Очень многое зависит от сцепки, контакта с партнером. Может, к моему герою одна партнерша будет находиться близко, а другая поведет себя иначе, потому что пластически подает себя по-другому, мы ведь все индивидуальны. Тогда и интонация может поменяться. Это называется актерским ансамблем.
– При работе над ролью вам помогает музыкальная драматургия?
– Безусловно. Музыка – лейтмотив образа. Например, в «Сильве» два персонажа просто беседуют. Потом разговор продолжается, и начинается музыкальная мелодрама. Вступает виолончель (напевает партию виолончели), потом идут слова «но это сон, лучший сон в моей жизни».
В этот момент актёрски можно прибавить немного пафоса, музыка в этом помогает. Но ни в коем случае не перебрать, не передавить. Впрочем, как и в жизни. Следующая задача – из этого состояния грамотно выйти на вокал. В музыке существуют такие моменты, когда можно войти в вокал постепенно, скажем, чуть растягивая слова, делая музыкальные паузы при переходе от обычного разговора к пению, чтобы переход был органичным. Если органика отсутствует, проявляется фальшь. Ее видно и слышно даже человеку без музыкального образования.
– Вы играете волшебников – Дроссельмайера в готовящейся постановке «Щелкунчик и Мышиный Король», Антиквара в мюзикле «Рок» – героев в странных фантасмагоричных предлагаемых обстоятельствах. Согласны с мнением, что играть сказки сложно, потому что мера условности выше и требует серьезной профессиональной подготовки? Как не фантазировать, а оправдывать волшебника?
– Я пока детально не погружался в образ Дроссельмайера, работаю над ролью, нащупываю, делаю эскиз, наброски. Режиссер подсказал, что он должен быть немного Эйнштейном: рассеянным, непричесанным, может быть, в чем-то неопрятным. Вместе с тем Дроссельмайер – гениальный фантазер, сказочник. Работать сказки сложно, но на сказках актер учится. Она дает возможность раскрепоститься. Помню, в «Дюймовочке» я играл Жабу-папу, кроме «ква-ква», других слов у него не было. Но зато сколько пространства для импровизации. Получился весьма запоминающийся персонаж. Мне было интересно работать над этим сказочным образом, единственное, что оказалось сложным – сделать грим. Обращался к коллегам за помощью. В мюзикле «Рок» у меня три роли – Антиквар, Нотариус и доктор Бриссе.
Они должны быть слугами зла. Я придумал небольшую деталь, которая объединила три образа. Это пятно на щеке, нечто, уродующее лицо. Костюмы, горб, осанка, походка меняются, а пятно остается. Получается, что Антиквар в этих образах контролирует Валентина, его жизнь, любовь и уход.
– Вам не страшно создавать такую роль? Это же невероятно сложно – играть прародителя зла.
– В отличие от многих моих коллег, не обращаю особого внимания на суеверия. Хотя в моей жизни была мистика, после которой случилась цепь фатальных событий и последствий. Работаю. Но не знаю, как бы я отнёсся к предложению играть, скажем, Воланда.
– В мюзикле «В джазе только девушки» у вас две роли – Бонапарта и Полякова. Ваш герой – символ причудливого мира, страшного, в котором главных героев едва не убили, с одной стороны, и мира, где исполняются желания, с другой?
– Меня больше интересовал Бонапарт. Его окружают страшные люди, убийцы. Ему не следует быть таким же, как они. Мне нужно было придумать что-то, что бы его отличало. Изюминку роли. Бывает, человек улыбается, а на него смотришь и боишься. Много значит пауза – это напряжение. Смысловые паузы нужно выдерживать. Бонапарт страшен для гангстеров, а зрители должны чувствовать его обаяние. Нужно его полюбить.
Одной из сложных для меня мизансценических задач стало распределение поездки в инвалидном кресле. А в конце «инвалид» зажигательно танцует. Вот преимущество нашего жанра, когда зло становится комичным или зажигательным. Полагаю, зритель оценил мою работу над этим образом.
– Заканчивая магистральную тему – вашу работу над разными персонажами, – нельзя не обратиться к образу Самохвалова. Помогают ли вам в создании роли полярные высказывания зрителей об этом герое? Скажем, в 70-е годы многие его осуждали. А сейчас столкнулась с рассуждениями зрителей, которые целиком его оправдывают: Самохвалов нормальный человек, состоявшийся, сделавший карьеру, семьянин, дружелюбный, общительный. Он же не психолог, он много раз говорил Рыжовой открыто, что ему не очень-то приятно ее внимание. Но она не понимает слов. То есть в последнее время зрители активно его защищают, обвиняя в сложившейся ситуации прилипалу-Рыжову. Помогает ли это вам в работе над образом?
– При работе над ролью я должен был иметь в виду индивидуальные особенности артистки, играющей Рыжову, от этого многое зависит. Во многом для меня важна работа Басилашвили в знаменитом фильме Рязанова. Мне, например, жаль Самохвалова в изображении Басилашвили. С другой стороны, он карьерист, вспомните хотя бы эпизод в квартире Самохвалова, когда, танцуя, он спрашивает у Рыжовой, что за человек Боровских. А она вспоминает про любовь... Самохвалов менее романтичен, в отличие от Рыжовой. Ему надоело терпеть ее многочисленные знаки внимания. Возможно, рассказывая всё Шуре, он не совсем был прав, но в сердцах высказал всё. У него не было выхода, его практически припёрли к стенке, как на расстрел. Самохвалов и виноват, и не виноват. Он должен быть таким – чтобы кто-то его любил, оправдывал, а возможно, кто-то нет.
Я нашел для своего героя новую говорящую деталь. В сцене возврата писем у Басилашвили крупный план, он недоуменно поводит глазами, надвигает кепку и удаляется. То, что он сделал глазами, не прочиталось бы из последнего ряда зрительного зала театра. А на сцене мой герой говорит о письмах, случайно уколовшись кактусом, он не смотрит на Рыжову, занят своей «кровоточащей раной». Рыжова уходит. Тогда мой персонаж словно поднимает рукой нос кверху и идет по своим делам, дальше. И тот же жест повторяю после слов Новосельцева «Далеко пойдете». Нос по ветру и жизнь продолжается, словно говорит мой герой. Зритель это оценил. В диалоге Самохвалова с Калугиной, после ее слов о совершенном им низком поступке я добавляю, как бы недоумевая: «Я?!» Этой интонацией мой герой не соглашается с подобной оценкой. Мою находку поддержала режиссер Наталья Индейкина и оставила в спектакле. Я всегда набрасываю детали для роли, и, как правило, с ними соглашается режиссер.
– Воплощение столь разных персонажей предполагает большие эмоциональные затраты со стороны артиста. Но в вашем репертуаре есть работа, требующая максимальной отдачи и напряжения всех сил. Это концерт-посвящение «Журавли» с песнями военных лет.
– Это очень сложная и важная для меня тема. Мой дед воевал. 9 мая мы всей семьей собирались в деревне у бабушки с дедушкой. Напротив дома, где жил дед, стоял памятник павшим во время войны героям. Рядом находился клуб. Это центральное место в селе. Вспоминаю, как в 70-е годы здесь проходил торжественный митинг в честь Дня Победы, пионеры били в барабаны, в клубе чествовали ветеранов. А потом уже дома мы отмечали праздник всей семьей за столом. Дед всегда просил: «Олежек, спой «Кто командовал ротами». Но этой песни я не знал, я пел «Соловьи», «Катюшу», «В землянке», «На позицию девушка», много военных песен. Я пропитан этими воспоминаниями, пониманием великого дела, которое сделали наши деды-победители, я постоянно смотрел фильмы тех времен про войну – «Два бойца», «Звезда» с Крючковым и Меркурьевым, «Небесный тихоход» и другие. В нас воспитали чувство гордости за наших дедов. Когда поступил в музыкальное училище, меня всегда приглашали на 9 мая петь в клуб, там я себе аккомпанировал на баяне. Помню, защемило сердце, когда Дмитрий Хворостовский в 2003 году представил концерт военных песен. Он задел меня, расшевелил, я подумал – когда-нибудь сделаю подобную программу. Предложил своей супруге, Елене Ермониной, совместно поработать над проектом. Ведь это не первый наш совместный проект. Я думаю, что любители нашего театра помнят концерт-феерию «Гимн жизни и любви». Елена Викторовна стала не просто режиссером концерта, она отсмотрела огромное количество видеоматериала, смонтировала все видеоклипы на песни, предложила интересные постановочные ходы. Так, я пою «над нами мессеры кружили», а сзади на проекции в это время идёт воздушный бой.
Или идет солдат по нашей выжженной врагами земле, после слов «а я в Россию, домой хочу» раздается выстрел, рассеивается дым, и солдата нет. Я стою спиной и этого не вижу, потому что эмоционально невероятно тяжело петь эти святые песни и воспринимать видеорассказ об ужасах войны. Когда при исполнении песни «Бухенвальдский набат» зал встает, на меня наваливается глыба ответственности. Нужно быть непробиваемым. На первых концертах случалось, что не мог петь, ком в горле. Чтобы найти в себе силы достойно справиться с исполнением, песни нужно долго «впевать» – исполнять их множество раз, с холодными мозгами и искренними эмоциями. Только тогда люди поверят тебе. Не устану благодарить свою супругу за помощь и поддержку во всех моих начинаниях, а также зрителей, ради которых работаю.
