МОИ ДЕТИ НЕ ЛЮБЯТ ПРИЗНАВАТЬСЯ, ЧТО ИХ ОТЕЦ - ЧЕРНОБЫЛЕЦ
Расулжан Сабиржанов (г.Кемерово):
- Семье я ничего не сказал. Не хотел волновать.
В 1986 году мне исполнилось 30 лет. В то время я работал в Центральном рудоуправлении города Зарафшан в Узбекистане, водил самосвал. В первые дни после катастрофы именно с нашего предприятия посылали людей на ликвидацию. Сначала инженеров, потом - всех остальных.
Однажды я пришёл на смену, но меня отправили в отдел кадров. А там сообщили: «Поедете на Украину. Маршрут: Киев-Чернобыль». Родным я ничего не сказал, они думали, что обычная командировка. Первых ликвидаторов выбирали из взрослого населения, они должны были иметь детей. У меня к тому моменту уже было двое сыновей.
В Чернобыле я тоже работал водителем, водил автобус, доставлял людей в самые грязные зоны. Каждые два часа ездил на станцию и обратно. Работал сутки через сутки. В радиусе 30 километров от эпицентра взрыва находились воинские части. Мы, гражданские, жили в лагере в ста километрах от ЧАЭС. Между сменами ездили в Киев – очень не хватало нормальной жизни. В пустом городе было жутковато.
В командировке я познакомился с ребятами из Эстонии и Красноярска. Многих из них уже нет в живых. Те, кто работал на крыше или делал уборку в машинном зале, получали очень большую дозу облучения. Их работа была рассчитана на несколько секунд.
Те, кто работал в карьере, постоянно носили «лепестки». Работающим на крыше выдавались свинцовые накидки для защиты органов брюшной полости и нижней части тела. Весил этот костюм около 40 килограммов. А остальным ребятам ничего особо не объясняли. Все курили и ели рыбу, которую вылавливали в местных реках. И мало кто понимал, что самое страшное – это пыль. При попадании в организм она оседала на щитовидной железе и уходила в органы. Ликвидаторы часто чувствовали себя плохо, но списывали это на переутомление. Все утешали себя тем, что от радиации защитит спецодежда.
Я тогда получил 14,5 рентген. Но сколько было на самом деле – никто не знает. Показатели измеряли только в первые дни. Потом некогда было, да и дозиметры-накопители быстро выходили из строя. Чуть вспотеешь, вода в них попадет – и они показания скидывают.
Сейчас у меня вторая группа инвалидности. Пострадали опорно-двигательная и сердечно-сосудистая системы. Нас вообще в Кузбассе осталось мало, около трети из тех, кто ездил на ликвидацию.
После Чернобыля у меня родился третий сын. Он не любит распространяться о том, что его отец – ликвидатор. Опасается, что работодатель посчитает его больным и не возьмет на работу. Потом появилось еще двое приемных детей. Сейчас уже растут внуки и даже правнучка.
Многие наши ребята возвращаются в Припять. Кто по работе, кто из любопытства. А я не хочу – слишком тяжело.
ВДОВАМ И ДЕТЯМ ПОЛОЖЕНЫ ВЫПЛАТЫ, НО О НИХ ЗАБЫВАЮТ
Вера Мальцева (пгт.Промышленная):
- Я вдова чернобыльца и председатель отделения Союза «Чернобыль» в пгт.Промышленная. Мой муж принимал участие в ликвидации последствий аварии. Ушел в сентябре 1986 года. Помню, приехал с работы пораньше, а за ним прислали машину из военкомата, сказали явиться в течение получаса – срочная командировка. Почти что военная мобилизация. Мы тогда мало что понимали. Но раз сказали надо – значит надо. И все, больше мы до ноября не виделись. Только вещи из военкомата вернули.
Супруг работал два месяца в Припяти водителем в оросительной системе. А когда приехал, всю одежду сразу сжег. Сильно ничего не рассказывал. Говорил, что мыли крыши домов, очищали завалы, а мусор свозили в скотомогильник.
После поездки болеть начал чаще. Но чернобыльцы в больницы обращались редко. Стыдились что ли… Своей слабости и беспомощности. Уходили же крепкие мужики, а после возвращения становились инвалидами.
В 1988 году у нас родился сын. В детстве был на инвалидности с частичным удвоением почки. Здоровье не улучшилось, но инвалидность со временем с него сняли. Теперь часто жалуется на боли в спине, но никаких льгот, дополнительных выплат, статуса жертвы Чернобыля и даже бесплатных путевок в здравницы не получает. Вроде бы наш Союз занимается этим вопросом, но пока безуспешно.
Я, став в 2005 году председателем промышленновского отделения Союза «Чернобыль», тоже начала заниматься проблемой поддержки детей, внуков и вдов чернобыльцев. Обзвонила все инстанции, дошла до пенсионного фонда. Нашла концы. Мне удалось добиться того, чтобы вдовы получали ежемесячные компенсации по потере кормильца, а детям и внукам первого и второго поколения до 14-летнего возраста обеспечили положенную ежемесячную выплату. Нужно, чтобы об этом узнало как можно больше семей чернобыльцев. Но это выплаты до 14 лет, после четырнадцатилетия об этих ребятишках просто забывают.
ВДЫХАЕШЬ ЭТУ ПЫЛЬ, А ОНА ТЕБЯ УБИВАЕТ
Анатолий Мухин (г.Кемерово):
- Я поехал в Чернобыль летом 1986 года как электрик. Вернулся в начале ноября, когда был закрыт саркофаг. Находился на месте ликвидации пять месяцев.
Людей начинали набирать туда через военкоматы. Желающих особо не было. Тех, кто служил в армии, якобы отправляли на переподготовку. Отказаться ты никак не мог. Рядом с городом находилась химчасть. На ее базе и начали формировать военно-строительный батальон. Ничего особо не объясняли. Просто забирали по разнорядке якобы на переподготовку в службу контроля радиационной безопасности (КРБ).
Никто не ощущал опасности и не осознавал масштабов произошедшего. Ну а что – авария и авария, не первая и не последняя. Тогда ведь в советское время все засекречено было. А это – атомная станция. Рядом с ней – еще один секретный стратегический объект, который она частично питала. Большая антенна, отслеживающая ракетные пуски за горизонтом. Сегодня про нее никто не вспоминает. В общем, никто нас особо не просвещал. Я подозреваю, что и пожарные, которые приехали первыми, не очень были осведомлены о произошедшем. Они ехали на обычный пожар и тушили его в обычных брезентовых робах без специальной защиты.
Я должен был приезжать на место проведения работ с самого утра, пока еще туда не прибыла команда ликвидаторов, и замерять там уровень радиации в бэрах (биологический эквивалент рентгена). Исходя из этого уровня, я рассчитывал время работы для бригады, выписывал наряд и отдавал старшему.
Вообще реакторы атомной станции изначально изобретались для военной промышленности – изготовления ядерных зарядов. А позже решили – чего их зря гонять, ведь выделяется масса тепла, которое можно использовать во благо. И начали вырабатывать электроэнергию.
Перед запуском реактора в него загружается несколько десятков тонн породы, туда же закладываются графитовые стержни, и все это облучается. А потом крышка снимается, порода вытаскивается и идет на переработку для ядерного топлива. Это облученное содержимое реактора и разбросало взрывом по окрестностям. Радиационная порода все вокруг заразила.
У меня был специальный прибор, и я понимал, как фонят завалы. Надевал маску и не снимал до окончания работ. А люди недооценивали серьезность происходящего. Лето же было, жарко. Оттянут маску – и общаются или курят. А любая стройка – это пыль. В данном случае это была взвесь радиоактивных частиц. Ее вдыхаешь – и она у тебя там оседает. И ее оттуда уже ничем не выгонишь. Она будет внутри тебя тихонечко сидеть и облучать весь организм.
Страшно было, когда на крышу поднимались радиоактивные породы сбрасывать. На тебя надевают фартук освинцованный, лопату дают. Пришел, копнул разок и ушел - все, смена твоя закончилась. Прошла группа из 15-20 человек, каждый по лопате бросил – и ушли.
Люди ехали в основном взрослые, молодежь старались не пускать. На старте говорили: вот правила, шаг вправо/шаг влево – твоя жизнь и твое здоровье. Но даже на войне, где пули свистят, кто-то защищается, а кто-то на авось надеется. Так и там. Только в Чернобыле люди врага не видели и страха не испытывали. Говорили – нам обещали грязный воздух, а он – чистый, птички поют. Большинство рассуждали так: «Я в старости все равно чем-нибудь да заболею», и теряли бдительность. А потом возвращались – и начинали обнаруживать результаты собственной беспечности. Локоток-то вот он, а не укусишь…
ЯБЛОНИ В ПРИПЯТИ ГНУЛИСЬ ПОД ТЯЖЕСТЬЮ ФРУКТОВ
Николай Машков (г.Новокузнецк):
- Сначала я отслужил в Ленинградском военном округе, потом был переведен в составе советских войск в Германию, а затем поносило меня по всей Сибири. Оттуда, из Алтайского края, меня и направили на ликвидацию аварии на ЧАЭС.
Первое, что обратило на себя внимание: на территории станции не было ни одной птицы. Значит, дело плохо…
В те дни, когда на четвёртый блок был надет саркофаг, находиться мы там могли не больше десяти секунд в сутки – уровень радиации зашкаливал. И потому работать приходилось так: один быстренько заносил на территорию блока столб и тут же выскакивал, другой следом – доску, третий прибивал её к столбу. С людьми такой высокой степени ответственности мне ещё работать не приходилось. Но встречались и ребята, которые в силу своей молодости не осознавали всей опасности ситуации. Курить на территории станции запрещалось, но некоторые умудрялись сделать затяжку, приподняв лепесток-респиратор. А потом заболевали.
Нас, сибиряков, расположили в деревне Черемошня. Сибирский полк был лучшим полком в Чернобыльской зоне. Жили мы в вагончиках, сборно-щитовых казармах и просторных палатках. Случалось, вместе с одеждой приносили радиацию и на место временного проживания. Бывало, дозиметрист начинает замерять уровень радиации, а одеяла фонят. Сгребали их в кучу, выходили на улицу и вытряхивали радиоактивный песок.
Пить приходилось минеральную воду «Ессентуки-17». До сих пор на языке её привкус. Противный, солоноватый. Были счастливы, когда удавалось вырвать где-нибудь безопасную свежую пресную воду!
А когда наступила ранняя осень, фруктовые деревья в опустевшем городе начали плодоносить. Ветви их ломались под тяжестью спелых плодов, есть которые было нельзя. Крупными налитыми яблоками была буквально усыпана припятская земля. Но некому было собрать урожай. В иных домах неприкрытые ставни тоскливо скрипели на ветру. Вокруг – порядок и тишина. И сквозь булыжник на тротуарах пробивалась трава.
Но иногда доводилось встречать местных жителей. Стоит знак «Заражено. Проход закрыт», а рядом с ним на запретной территории бородатый мужичок пасёт корову. Говоришь ему: «Отец! Ты что делаешь?» А он в ответ: «Я тут жил, тут я и помру».
Когда через три месяца мы уезжали домой, в небе над станцией появились птицы.
ХОЧЕТСЯ, ЧТОБЫ ПАМЯТЬ ОБ ЭТИХ ОТВАЖНЫХ ЛЮДЯХ ЖИЛА
Владимир Оплетин (г.Осинники):
– Все, что осталось у меня от Чернобыля, я отдал в музей. А также принял участие в открытии памятника чернобыльцам в Осинниках.
Для меня слова «авария», «взрыв», «радиация», «облучение» звучат по-особому. Мне довелось побывать в зоне отчуждения в качестве военного врача. Этот опыт я получил, когда служил на Дальнем Востоке, в военной части под Биробиджаном.
Прибыв в Чернобыль, я был назначен командиром полкового медицинского пункта, который находился в тридцати километрах от АЭС. А вскоре возглавил спецподразделение, которому было поручено вести разбор крыши атомной электростанции. Мы снимали искореженное взрывом кровельное покрытие и сбрасывали его в кузова машин. Потом облученные отходы доставлялись к месту захоронения. На крышу станции ходили поочередно, по два-три человека, работали по две-три минуты. В противогазах и костюмах из свинца сгребали лопатами и выбирали руками радиоактивные куски арматуры и графита с крыши машинного зала и сбрасывали их в сгоревший реактор. Так продолжалось десять дней. Потом нужно было срочно выезжать из зоны. Я как врач понимал, какой запредельный там был уровень радиации. Мне доводилось видеть легкие человека, прожжённые «горячими частицами» (эти микроскопические частицы оказывались в воздухе, когда горящий реактор засыпали свинцом и песком, и разлетались на сотни километров). Такие легкие напоминали звёздное небо, а органы, в которых поселяются эти частицы, на рентгеновских снимках «светится». Поэтому чаще других погибали трактористы и водители, которые ездили по пыльным проселочным дорогам.
После Чернобыля у меня родилась третья дочь. Сам я после ликвидации получил инвалидность в связи с серьезным заболеванием ног. Но продолжаю лечить людей и являюсь председателем местной организации Союза чернобыльцев России. Выступаю в детских домах и школах, устраиваю передвижные выставки. Уверен, что наши дети должны знать как можно больше о Чернобыле и чтить память ликвидаторов.
НЕЛЬЗЯ ОСТАВАТЬСЯ В СТОРОНЕ
Петрос Никогосян (г.Кемерово):
- Я сам участвовал в ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС. Когда произошел взрыв, я работал на Армянской атомной электростанции слесарем и был командирован в Припять. В то время у меня уже было трое детей – два сына и дочь. Было, ради кого жить и о ком думать. За те полгода, что я находился на месте аварии, многое переоценил в своей жизни. Многое понял.
После этой командировки мое здоровье заметно ухудшилось. Тогда я уволился с Армянской АЭС и переехал с семьей жить в Кемерово. Сначала пробовал работать на охранных предприятиях, но потом получил инвалидность, и с работой пришлось проститься. Бездельничать никогда не умел, поэтому решил открыть с нуля собственное кафе, где сам на свежем воздухе стал жарить шашлыки и готовить салаты.
Сейчас с датой 26 апреля меня связывают не только тяжелые воспоминания, но и желание оказаться полезным своим товарищам. Будучи предпринимателем, я пытаюсь оказывать им посильную финансовую помощь. У меня на попечении находится три детских дома – в Прокопьевске, Осинниках и Таловке. Каждый год я поздравляю ребятишек с Днем защиты детей, стараюсь помогать собираться в школу. Деньги на руки не даю – покупаю то, что необходимо. А выпускникам вручаю конверты.
У себя в шашлычной 1 июня я собираю по 100 детишек, включая детей и внуков чернобыльцев вместе с их родственниками. И важна для них не только и не столько моя финансовая помощь, сколько общение и праздник. Им радость. Для меня – отдушина.
***
Они поехали туда, откуда прежними не возвращаются. Многие на старте не понимали, куда их отправляют. Но, поняв, не отказались. Бой с радиационной катастрофой был выигран благодаря армии ликвидаторов, мобилизованных со всей страны. Но враг оказался коварен и продолжает уничтожать тех, кто осмелился вступить с ним в сражение, и их потомков на протяжение долгих лет. Война еще идет.
